— Подумать только! Двадцать лет работы, десятки сломанных судеб, а все для чего? Чтобы поймать потенциального вора за руку? У меня сейчас целый научный институт бьется над этой задачей, обещают вот-вот ее решить, и стоило ли городить все эти махинации?

— У меня нет такой веры обещаниям уважаемого господина Грушина, государь. Над задачей они работают уже много лет, а результатов мы не видим и вряд ли увидим в ближайшее время. Была бы их группа хоть сколько-нибудь близка к открытию — не преминули бы похвастаться, а они, насколько мне известно, до сих пор только деньги клянчить мастаки, — мягко возразил хозяину кабинета Милославский.

— И что, ты считаешь эту трату ресурсов оправданной?

— Константин Александрович, я не вправе давать оценку действиям третьего отдела, это можете сделать только вы, мне они подчинялись лишь номинально. Но зато я ясно вижу, как промахнулись и мои и ваши аналитики: Потемкины вот уже много лет как балансируют на грани банкротства. И не в последнюю очередь благодаря действиям как раз того самого третьего отдела. Каковы бы ни были раньше их амбиции, все их усилия уже давно сведены к отчаянной попытке не скатиться с вершины. А сейчас, отобрав у них долю в Камчатской концессии — я ни в коем случае не осуждаю решение вашего величества, а просто констатирую факт, — мы поставили их даже не на грань, а за грань отчаяния. Им просто не вытянуть их производства в имеющихся условиях.

— Тихон, ты же знаешь, я не могу ни вернуть им долю в концессии, ни увеличить квоту, меня просто не поймут! Мне плевать и на Гордеевых, и на потемкинских ублюдков, но те же Волковы потребуют для себя таких же условий, а их мы наказали не меньше! — Поддавшись злости, император хлопнул по столу рукой, оставляя на столешнице обугленный отпечаток ладони. «Дворцовая служба опять будет судачить о моем настроении!» — мимолетно успел он подумать.

— Значит, они пойдут на дно и спровоцируют государственный кризис, — безэмоционально резюмировал советник.

— И что ты предлагаешь? — Еще один след украсил поверхность стола. Как знал император, такие испорченные доски удачно пристраивал его камердинер — иметь у себя оттиск царской ладони многие дворцовые лизоблюды почитали за честь. — «Идиоты!»

— Как ни прискорбно это признавать, но для Павла Александровича уже все кончено. Мои аналитики — а теперь их выводы подкреплены также данными третьего отдела, и я склонен им верить — все как один утверждают, что даже если ему будет оказана помощь, то он все равно не отступится от своей идеи, тем более что инструмент достижения цели в его руках уже есть. Его братья на этом посту будут смотреться еще бледнее, а Михаил еще мал. Вам придется взять под опеку их клан до совершеннолетия наследника, — озвучил свои выводы глава Приказа.

— И получить в нагрузку все их проблемы! Как ни крути, а чтобы не спровоцировать кризис, я все равно вынужден буду тратить казну! И снова все вернется на круги своя: Волковы взвоют, Горевы обидятся, а Гагарины заклюют. — От получившегося каламбура император невесело усмехнулся. — А Павла жаль…

— Жаль вора и сына вора и смутьяна? Не узнаю вас, государь!

— Вора не жаль, но, согласись, украсть он еще не успел, а я его помню еще маленьким…

— Не стоит жалеть. У меня есть еще вариант. Казну потратить все равно придется, но Волковым и иже с ними рот можно будет закрыть.

— Любопытно…

— Тот мальчишка, на которого у Павла вся надежда, — он его сын, это точно подтверждено. Официально они его не признали, но под крылышко взяли. Вы его, кстати, возможно, и видели; Задунайские его тоже привечают, даже дочь думали за него сосватать, но что-то не сложилось — звезды, наверное, — рискнул пошутить Милославский.

— Господи… Тихон, вот юнцов я только не запоминал! Если бы кто-то обратил на него мое внимание, тогда да, а так…

— Не обратил: тогда у меня этих данных не было, — повинился глава Службы безопасности.

Император с любопытством посмотрел на него:

— А ты, что ли, знаешь его?

— Знаю, государь. И даже была мысль забрать его к себе на службу. И кто знает — может, воспитал бы из него себе преемника.

— Вот как? У тебя же другой кандидат есть — мне докладывали… — Константина заинтересовали слова давнего соратника — тот редко кого хвалил.

— И тот, и этот, и еще пара десятков всех возрастов. Самородков хватает. Но вы, Константин Александрович, скорее всего, имеете в виду последнего, который, кстати, его названый брат. Внук Васильева-Морозова, хотя сомневаюсь, что вы этого не знаете. Но уверяю, этот был бы лучше. Не сейчас, конечно, а вот лет через пятнадцать, пройдя все круги нашей службы…

— И?

— Потемкины, в отличие от Грушина, пошли совсем другим путем, пытаясь создать копию их предка. Возможно, это был ненаучный подход, но совершенно неожиданно он дал результат. Сейчас вопрос состоит в том, кто первый получит верность парня. Он очень себе на уме, но верность Отчизне Елизар Андреевич вбил в него крепко, на этом можно сыграть. И если вы, государь, со своей высоты обласкаете его, воспользуетесь той лазейкой в их уставе, то есть большая вероятность, что он станет есть с ваших рук и выполнит свое предназначение, но уже в вашу пользу. А это заставит заткнуться самых ретивых. Также никого не удивит ваша благосклонность к нему в дальнейшем.

— Вот как? — повторился император, — Что ж, стоит посмотреть на такого перспективного юношу. Устрой мне для начала с ним приватную встречу.

— Через пару недель в Летнем саду будет бал выпускников: это время вас устроит?

— Не опоздаем?

— В самый раз, торопиться тут тоже не стоит.

ГЛАВА 14

Я стоял на кухне маминой квартиры и мелкими глотками пил кофе, пытаясь чашкой замаскировать трясущиеся руки. В голове билась только одна мысль: вот почему самые грандиозные подлянки нам подкладывают именно близкие люди? Впрочем, сам себе тут же и ответил: потому что те же действия чужих меня бы мало тронули. Что делать, куда бежать, как отговаривать? — все эти вопросы отошли пока на второй план. Конкретно в данный момент я пытался успокоиться, пока опасно дрожащая посуда на полках не начала слетать, а угрожающе мелькнувший сполох на потолке не превратился в нечто более грозное.

А начиналось все совсем неплохо.

Пасху мы в этом году праздновали с размахом, добирая то, что недополучили в прошлые годы. Накануне меня особенно умиляло наблюдать, как некрещеные Ли и Ван старательно раскрашивали яйца и пекли куличи, напевая что-то по-своему. Шаман, заявившийся в гости после командировки, тоже фыркнул на это зрелище, но отнести освятить результаты их труда вызвался сам.

Несколько робких намеков от Полины Зиновьевны и Лины провести праздничную службу и гуляния вместе с ними я предпочел проигнорировать. Не настолько проникся родственными чувствами, чтобы потратить редкий свободный день на них в ущерб настоящим близким родичам. Службу отстояли в уютной окраинной церкви, а приключений собрались искать позднее днем и вечером в центре города. Время до назначенного часа хотел посвятить маме. Нечастый случай, когда в праздничный или выходной день ей не поставили смену, и тут уж, получается, сам бог велел. Вечер у нее был занят ухажером, а день она вполне могла уделить мне.

Уделила…

— Так, я почти спокоен. Повтори, пожалуйста, что ты сказала? — решился я подать голос, посчитав, что уже ничего не натворю.

— Я подала прошение на перевод в экспедиционный корпус, — чуть хорохорясь передо мной, повторила мать.

Блюдца на полке опять задрожали, но вновь справиться с приступом гнева удалось уже быстрее.

До этого утра на решение Большакова с приятелем я злился, но без фанатизма. Бывшие пилоты были мне симпатичны, за самого Ефима я чувствовал толику ответственности как за человека, чьим здоровьем занимался, но сказать, чтоб от новости о его глупости впал в отчаяние — не мог. Взрослый самостоятельный человек, вдобавок относился он ко мне несколько снисходительно-покровительственно, что на фоне почти беспрекословного подчинения остальных работников «Кистеня» очень бросалось в глаза. Переживал я, конечно, как все это на матери отразится, но не более. Тот же Шаврин в его отсутствие мог активизироваться, или вообще другой ухажер, к которому пришлось бы заново привыкать. Источник у мужчины формировался нормально и уже не прекратит восстанавливаться, разве что темпы заметно упадут: без постоянно повторяемого заражения спорами алексиума тот в его организме все равно продолжит разрастаться естественным путем. У одаренных детей этот процесс занимает около трех лет, а окончательно останавливается с ростом костей, так что можно было предполагать, что дальнейшая реабилитация без моего вмешательства займет от трех до двадцати лет, самый трудный этап — первоначальное приживление — уже прошел. В общем, уход Большакова не так уж и сильно меня задевал, подытожил я, пережив первоначальную эмоциональную реакцию. Зря!